Неточные совпадения
― Не угодно ли? ― Он указал
на кресло у письменного уложенного
бумагами стола и сам сел
на председательское место, потирая маленькие руки с короткими, обросшими
белыми волосами пальцами, и склонив
на бок голову. Но, только что он успокоился в своей позе, как над столом пролетела моль. Адвокат с быстротой, которой нельзя было ожидать от него, рознял руки, поймал моль и опять принял прежнее положение.
Никто не думал, глядя
на его
белые с напухшими жилами руки, так нежно длинными пальцами ощупывавшие оба края лежавшего пред ним листа
белой бумаги, и
на его с выражением усталости
на бок склоненную голову, что сейчас из его уст выльются такие речи, которые произведут страшную бурю, заставят членов кричать, перебивая друг друга, и председателя требовать соблюдения порядка.
Герои наши видели много
бумаги, и черновой и
белой, наклонившиеся головы, широкие затылки, фраки, сертуки губернского покроя и даже просто какую-то светло-серую куртку, отделившуюся весьма резко, которая, своротив голову набок и положив ее почти
на самую
бумагу, выписывала бойко и замашисто какой-нибудь протокол об оттяганье земли или описке имения, захваченного каким-нибудь мирным помещиком, покойно доживающим век свой под судом, нажившим себе и детей и внуков под его покровом, да слышались урывками короткие выражения, произносимые хриплым голосом: «Одолжите, Федосей Федосеевич, дельце за № 368!» — «Вы всегда куда-нибудь затаскаете пробку с казенной чернильницы!» Иногда голос более величавый, без сомнения одного из начальников, раздавался повелительно: «
На, перепиши! а не то снимут сапоги и просидишь ты у меня шесть суток не евши».
Молодые люди вошли. Комната, в которой они очутились, походила скорее
на рабочий кабинет, чем
на гостиную.
Бумаги, письма, толстые нумера русских журналов, большею частью неразрезанные, валялись по запыленным столам; везде
белели разбросанные окурки папирос.
— Хочется думать, что молодежь понимает свою задачу, — сказал патрон, подвинув Самгину пачку
бумаг, и встал; халат распахнулся, показав шелковое
белье на крепком теле циркового борца. — Разумеется, людям придется вести борьбу
на два фронта, — внушительно говорил он, расхаживая по кабинету, вытирая платком пальцы. — Да,
на два: против лиходеев справа, которые доводят народ снова до пугачевщины, как было
на юге, и против анархии отчаявшихся.
По ночам, волнуемый привычкой к женщине, сердито и обиженно думал о Лидии, а как-то вечером поднялся наверх в ее комнату и был неприятно удивлен:
на пружинной сетке кровати лежал свернутый матрац, подушки и
белье убраны, зеркало закрыто газетной
бумагой, кресло у окна — в сером чехле, все мелкие вещи спрятаны, цветов
на подоконниках нет.
Такие добавления к науке нравились мальчику больше, чем сама наука, и лучше запоминались им, а Томилин был весьма щедр
на добавления. Говорил он, как бы читая написанное
на потолке, оклеенном глянцевитой,
белой, но уже сильно пожелтевшей
бумагой, исчерченной сетью трещин.
— Это опять не то письмо: то
на синей
бумаге написано! — резко сказал он, обращаясь к Вере, — а это
на белой…
Он нарочно станет думать о своих петербургских связях, о приятелях, о художниках, об академии, о Беловодовой — переберет два-три случая в памяти, два-три лица, а четвертое лицо выйдет — Вера. Возьмет
бумагу, карандаш, сделает два-три штриха — выходит ее лоб, нос, губы. Хочет выглянуть из окна в сад, в поле, а глядит
на ее окно: «Поднимает ли
белая ручка лиловую занавеску», как говорит справедливо Марк. И почем он знает? Как будто кто-нибудь подглядел да сказал ему!
Ах, если б нам этакую!» — говорил я, пробираясь между иссохшими кустами хлопчатой
бумаги, клочья которой оставались еще кое-где
на сучьях и
белели, как снежный пух.
— Позвольте, — всё так же, не глядя в глаза, сказал смотритель и, взяв длинными сухими
белыми пальцами, из которых
на указательном было золотое кольцо, поданную Нехлюдовым
бумагу, он медленно прочел ее. — Пожалуйте в контору, — сказал он.
— Я должна сообщить еще одно показание, немедленно… немедленно!.. Вот
бумага, письмо… возьмите, прочтите скорее, скорее! Это письмо этого изверга, вот этого, этого! — она указывала
на Митю. — Это он убил отца, вы увидите сейчас, он мне пишет, как он убьет отца! А тот больной, больной, тот в
белой горячке! Я уже три дня вижу, что он в горячке!
Здесь были шкуры зверей, оленьи панты, медвежья желчь, собольи и беличьи меха, бумажные свечи, свертки с чаем, новые топоры, плотничьи и огородные инструменты, луки, настораживаемые
на зверей, охотничье копье, фитильное ружье, приспособления для носки
на спине грузов, одежда, посуда, еще не бывшая в употреблении, китайская синяя даба,
белая и черная материя, одеяла, новые улы, сухая трава для обуви, веревки и тулузы [Корзины, сплетенные из прутьев и оклеенные материей, похожей
на бумагу, но настолько прочной, что она не пропускает даже спирт.] с маслом.
С утра до вечера он, в рыжей кожаной куртке, в серых клетчатых штанах, весь измазанный какими-то красками, неприятно пахучий, встрепанный и неловкий, плавил свинец, паял какие-то медные штучки, что-то взвешивал
на маленьких весах, мычал, обжигал пальцы и торопливо дул
на них, подходил, спотыкаясь, к чертежам
на стене и, протерев очки, нюхал чертежи, почти касаясь
бумаги тонким и прямым, странно
белым носом.
Для пробы насыпать маленькую щепотку пороха
на лист
белой бумаги и зажечь его: если не останется никакого следа, то порох хорош.
Ну вот, я вам говорю, верьте не верьте,
на эшафот всходил — плакал,
белый как
бумага.
Внизу лесенки он был очень бледен, а как поднялся и стал
на эшафот, стал вдруг
белый как
бумага, совершенно как
белая писчая
бумага.
— Правда, чиновник! — ответил Рогожин, — правда, пьяная душа! Эх, куда ни шло. Настасья Филипповна! — вскричал он, глядя
на нее как полоумный, робея и вдруг ободряясь до дерзости, — вот восемнадцать тысяч! — И он шаркнул пред ней
на столик пачку в
белой бумаге, обернутую накрест шнурками. — Вот! И… и еще будет!
Стихи были
белые, и белизна их доходила до такой степени, что когда маркиз случайно зажег ими свою трубку, то самая
бумага,
на которой они были написаны, сгорела совершенно бесцветным пламенем.
Я принялся было усердно есть какое-то блюдо, которого я никогда прежде не ел, как вдруг
на возвышении показались две девицы в прекрасных
белых платьях, с голыми руками и шеей, все в завитых локонах; держа в руках какие-то листы
бумаги, они подошли к самому краю возвышения, низко присели (я отвечал им поклоном) и принялись петь.
Граф пожал плечами, но наклонил покорно голову, взял перо в
белую, перстнями украшенную руку, оторвал клочок
бумаги и стал писать
на нем.
Некоторую покоробленность
бумаги они сглаживали горячим утюгом, и получателю стоило подержать этот
белый лист около огня, как немедленно и явственно выступали
на нем желтые буквы…
У Александрова остается свободная минутка, чтобы побежать в свою роту, к своему шкафчику. Там он развертывает
белую бумагу, в которую заворочена небольшая картонка. А в картонке
на ватной постельке лежит фарфоровая голубоглазая куколка. Он ищет письмо. Нет, одна кукла. Больше ничего.
Даша положила
на стол небольшой квадратный предмет, завернутый аккуратно в
белую бумагу и тщательно перевязанный розовой ленточкой.
Просмотрев составленную камер-юнкером
бумагу, он встал с своего кресла, и здесь следовало бы описать его наружность, но, ей-богу, во всей фигуре управляющего не было ничего особенного, и он отчасти походил
на сенаторского правителя Звездкина, так как подобно тому происходил из духовного звания, с таким лишь различием, что тот был петербуржец, а сей правитель дел — москвич и, в силу московских обычаев, хотя и был выбрит, но не совсем чисто; бакенбарды имел далеко не так тщательно расчесанные, какими они были у Звездкина; об ленте сей правитель дел, кажется, еще и не помышлял и имел только Владимира
на шее, который он носил не
на белье, а
на атласном жилете, доверху застегнутом.
— Тогда возьмите эти лежащие
на столе
белый лист
бумаги и карандаш! — повелел ему Вибель, и когда Аггей Никитич исполнил это приказание, старик принялся диктовать ему...
Тотчас после утреннего чая, в восемь часов, хозяин с братом раздвигали стол, раскладывали
на нем листы
белой бумаги, готовальни, карандаши, блюдца с тушью и принимались за работу, один
на конце стола, другой против него.
Плещет волна, ходят туманные облака, летают за кораблем чайки, садятся
на мачты, потом как будто отрываются от них ветром и, колыхаясь с боку
на бок, как клочки
белой бумаги, отстают, отстают и исчезают назади, улетая обратно, к европейской земле, которую наши лозищане покинули навеки.
Николай, молча сжав губы, поглаживал своими большими
белыми руками, с одним золотым кольцом
на безымянном пальце, листы
бумаги и слушал доклад о воровстве, не спуская глаз со лба и хохла Чернышева.
Группа школьников в
белых передниках — мальчики и девочки маршируют посредине дороги, от них искрами разлетается шум и смех, передние двое громко трубят в трубы, свернутые из
бумаги, акации тихо осыпают их снегом
белых лепестков. Всегда — а весною особенно жадно — смотришь
на детей и хочется кричать вслед им, весело и громко...
Вася зачихал, выругался… Его звали «чистоплюй»: он по десять раз в день мыл руки, а когда пил водку, то последнюю каплю из рюмки обязательно выливал
на ладонь и вытирал чистым платком. В кармане у него всегда были кусочки
белой бумаги. Он никогда не возьмется за скобку двери иначе, как не обернув ее бумажкой. А тут такая пыль!
Устав смотреть
на него, Фома стал медленно водить глазами по комнате.
На большие гвозди, вбитые в ее стены, были воткнуты пучки газет, отчего казалось, что стены покрыты опухолями. Потолок был оклеен когда-то
белой бумагой; она вздулась пузырями, полопалась, отстала и висела грязными клочьями;
на полу валялось платье, сапоги, книги, рваная
бумага… Вся комната производила такое впечатление, точно ее ошпарили кипятком.
Отличная память моя относительно математики оказывалась чистым листом
белой бумаги,
на котором не сохранялось ни одного математического знака, а потому наставник мой, сообразно моим природным наклонностям и способностям, устроил план моего образования: общего, легкого, преимущественно литературного.
Для цели Саша выломал в гнилой крыше заброшенного сарая неширокую, уже высохшую доску и налепил кусочек
белой бумаги; и сперва стреляли
на двадцать пять шагов.
Свет потайного фонарика упал
на бумагу и
белые без перчаток руки. И то и другое немного дрожало; дрожал и голос...
Он развернул
бумагу и показал мне две небольшие, в поларшина, картинки; фигурки кошек были совсем окончены, но были написаны
на фоне из
белого полотна.
Впереди нас и сзади нас шли люди, направлявшиеся туда же, куда и мы, — мужчины в меховых пальто, женщины в длинных дипломатах и пальмерстонах из претендующей
на роскошь материи: шелковые цветы по плисовому полю, с боа
на шеях и в
белых шелковых платках
на головах; все это входило в подъезд и, поднявшись
на несколько ступенек лестницы, раздевалось, обнаруживая по большей части жалко-роскошные туалеты, где шелк заменяла наполовину
бумага, золото — бронза, бриллианты — шлифованное стекло, а свежесть лица и блеск глаз — цинковые
белила, кармин и тердесьен.
Входя в дом, он непременно останавливался у первого зеркала и, доставая гребенку из кармана, расчесывал свои жидкие бакенбарды и копром подымал с затылка волосы. В родственных домах, как наш и дяди Петра Неофитовича, он, усевшись
на диван, тотчас засыпал, либо, потребовав тетрадку
белой бумаги, правильно разрывал ее
на осьмушки, которые исписывал буквами необыкновенной величины.
Во мгновение ока я уже был одет в форменный сюртук с эполетами, с
белой фуражкой с черным околышем
на голове и, захвативши штабную
бумагу, побежал к поручику Быльчинскому. Принявши его радушное поздравление с производством, я признался в совершенном неведении служебной карьеры и просил совета насчет того, что отвечать.
— И я очень рад. Но вот беда, вообразите: мне даже негде вас посадить. Нас держат в загоне, несмотря
на все наше значение (мужчина махнул рукой
на катушки
бумаги). Интриги… Но-о, мы развернемся, не беспокойтесь… Гм… Чем же вы порадуете нас новеньким? — ласково спросил он у бледного Короткова. — Ах, да, виноват, виноват тысячу раз, позвольте вас познакомить, — он изящно махнул
белой рукой в сторону машинки, — Генриетта Потаповна Персимфанс.
В таком положении сидел он четверть часа, и вдруг ему послышался шорох, подобный легким шагам, шуму платья, или движению листа
бумаги… хотя он не верил привидениям… но вздрогнул, быстро поднял голову — и увидел перед собою в сумраке что<-то>
белое и, казалось, воздушное… с минуту он не знал
на что подумать, так далеко были его мысли… если не от мира, то по крайней мере от этой комнаты…
Опрятная постель с красным шерстяным одеялом, подушка в
белой наволочке, даже башмачок для часов, стол, покрытый пеньковою скатертью, а
на нем чернильница молочного цвета, перья,
бумага, фотографии в рамочках, все как следует, и другой стол, черный,
на котором в порядке лежали часовые инструменты и разобранные часы.
Больные один за другим выходили из дверей, у которых стоял сторож и давал каждому из них толстый
белый, вязанный из
бумаги колпак с красным крестом
на лбу. Колпаки эти побывали
на войне и были куплены
на аукционе. Но больной, само собою разумеется, придавал этому красному кресту особое, таинственное значение. Он снял с себя колпак и посмотрел
на крест, потом
на цветы мака. Цветы были ярче.
Ему удалось схватиться руками за ветки куста, торчавшего из воды. Лодка стала, вся содрогаясь и порываясь вперед. Вода бежала вдоль ее бортов слева и справа с гневным рокотом. Теперь видим стал правый берег. Снег лежал
на нем,
белея слабо и плоско, как
бумага в темноте. Но фельдшер знал местность. Этот берег представлял собою огромное болото, непроходимое даже летом.
Еще несколько минут — и палатки сняты:
на том месте, где только что раскидывался «
бел город полотняный», валяются лишь в беспорядке пучки соломы и куски
бумаги…
— Когда я спросил его о том же в свою очередь, Загоскин шепнул мне
на ухо: «так сконфузился, мой друг, что не мог разобрать своей руки: уж это я выдумал, что будто положил в карман
белую бумагу; только молчи, никому не сказывай».
Приподнялась, села
на постели и закачалась, обняв колена руками, думая о чем-то. Юноша печально осматривал комнату — всё в ней было знакомо и всё не нравилось ему: стены, оклеенные розовыми обоями,
белый глянцевый потолок, с трещинами по
бумаге, стол с зеркалом, умывальник, старый пузатый комод, самодовольно выпятившийся против кровати, и ошарпанная, закоптевшая печь в углу. Сумрак этой комнаты всегда — днем и ночью — был одинаково душен.
— Будто! — произнес обычную свою фразу полицмейстер. — Он сам пишет другое, — прибавил он и подал мне составленный им протокол, в котором, между прочим, я увидел
белый лист
бумаги,
на которой четкой рукой Иосафа было написано: «Кладу сам
на себя руки, не столько ради страха суда гражданского, сколько ради обманутой моей любви. Передайте ей о том».
Тихий барин сидел в тени берёз за большим столом, в одной руке он держал платок, а другою, с циркулем в ней, измерял что-то
на листе ослепительно
белой бумаги. И сам он был весь
белый, точно снегом осыпан от плеч до пят, только шея, лицо и шляпа — жёлтые, разных оттенков, шляпа — ярче, а кожа темнее. Над ним кружились осы, он лениво взмахивал платком и свистел сквозь зубы.
Старый братец, расположившись у окна, в чистеньких
белых панталончиках и синем сюртучке, вязал
на рогульке снурочек из
белой бумаги — занятие, которому его научила племянница, и которое он очень полюбил, так как делать он уж ничего не мог, и для чтения газеты, любимого его занятия, глаза были уже слабы.